Обожаю нахлебничать.
Налететь, с бегу, с холоду, 'всего на полчаса, чисто пожрать'. Врываться в кухню эдакой трескучей саранчой, говорить вперебой, прихлёбывая и прожёвывая, млея от быстро всосавшихся углеводов, от недлинного, сумбурного разговора. А потом нестись по своим делам, согреваться, переваривая простую, сладкую мысль: 'кормят, значит любят'.
И кормить тоже обожаю.
Складываешь жратву в жадно раскрытые клювики, или там наоборот - тычешь нахмуренную голодную морду в миску с едой. И не важно, как мне там человек на вкус - не могу не поделиться, если случайно есть чем.
Хороших людей, которые свои или нравятся, - тех и вовсе специально подкармливаешь, таскаешь нарочно какие ни-то любимые, вкусные именно им мелочи, шоколад ли, орехи-сухарики. Такая зоопарковская ещё привычка, и собачническая - по всем карманам иметь прикормку в рабочем, не зверью скормишь, так сам со-товарищи побалуешься.
И едят. И не без радости. И тоже ведь, небось, думают: 'кормит, значит любит'.
Вообще, отношение к еде у меня окосакральное - не у всякого человека еду возьму, но ко всякому, кто меня накормил, отношусь уже не равнодушно, будь он хоть вконец посторонний. То ли издержки мифологического мировоззрения, то ли следствие того, что человек из меня вылупился в весёлые-несытые, то ли вообще чистая этология, но еда это святое. Человек, который без спросу взял мою еду - это уже внутренний враг, ему я уже не доверяю, кто способен на такое святотатство, от того можно любой пакости ожидать.
Приручаюсь я надёжнее всего едой - оттуда и яблочная дань - и не столько мне даже важно, чем именно кормят, сколько сам факт, что человек готов отдать мне кусок своей еды. Вот так р-раз - и отдать, без-воз-мездно, то есть даром. Тащусь я от этого и теряю всякую волю к сохранению дистанции. С возрастом, с осознанием, оно, конечно, куда как менее остро срабатывает, сознательные фильтры выработались, но тем не менее.